Станислав КАЮМОВ "РАЗОБЛАЧЁННАЯ АФРИКА" 2000 г.
(назад, в оглавление)

Да, я невежда,
я зверь,
я всего лишь вонючий негр,
я пожираю червей,
и лесные плоды,
и корни, выкопанные из земли,
и пучком травы прикрываю срам,
и тело мое – на шраме шрам,
я многоженец, как павиан,
я покупаю жен
и продаю дочерей,
и клозетом мне служит зеленый куст,
и череп мой обрит наголо,
и в тыкве сухой хранится моя еда,
и я хватаю руками куски и рыгаю во время еды,
и в хижине – жалкой лачуге – живу,
и огонь развожу на камнях,
и пищу варю в глиняном грубом горшке,
я – варвар,
и искусство мое – примитив,
и ты говоришь про меня: темный, жалкий дикарь.

 ... Но, может быть, все-таки
я – человек?!
“Голый, грязный,
смакующий дождевых червей,
да чего там – просто дерьмо!..”
Давай обвиняй! Деталей каких-нибудь не забудь!
Но... мой брат, разве в деталях суть?!
Человек – это сердце,
и я свое сердце друзьям отдаю!
Человек – это помыслов чистота!
И поверь, душа у меня чиста!
Человек – это разума взлет,
и я не глупей других!
И поэтому я
требую – не прошу! --
свободу раздели пополам:
половину – тебе, половины мне хватит вполне,
а тебе – твоей, ибо я, как и ты, -- человек. 

Мамаду Траорэ Рэй Отра (Гвинея).[v]

 МУЖИЧОК С КУЛАЧОК, НО СОВСЕМ НЕ ДУРАЧОК, или КАК ЭТО ДЕЛАЮТ ПИГМЕИ:
Первобытный человек учится жить в коллективе.
90 000 лет назад  – и до сегодняшнего дня.

БЂДНЫЙ БЂЛЫЙ БЂГЛЫЙ БЂСЪ
ПООБЂДАТЬ БЂГАЛ В ЛЂСЪ.
ДОЛГО ПО ЛЂСУ ОНЪ БЂГАЛЪ,
РЂДЬКОЙ СЪ ХРЪНОМЪ ПООБЂДАЛЪ.
ПООБЂДАВЪ – ДАЛЪ ОБЂТЪ,
ДАЛЪ ОБЂТЪ НАДЂЛАТЬ БЂДЪ ...[i]

         Еще 4,5 тысячи лет назад в Древнем Египте почитали необычного бога – карлика с большой головой, козлиной бородкой, насмешливо высунутым языком и роскошным мохнатым хвостом. Божок был популярен до чрезвычайности: его изображали на зеркалах, вазах с благовониями и прочей домашней утвари. Считалось, что своим безобразием этот покровитель музыки и детей отгоняет прочь злых духов, боль и печаль, вселяя в человека радость и веселье.

     Сохранилось и имя странного божества: звали его БЕС.

     Прошли тысячелетия. Канули в Лету гордые египетские боги Исида, Осирис, Гор... А развеселый и бесшабашный божок до сих пор живет и здравствует, да еще нахально строит нам гримасы на забавной фигурке каслинского литья! Да-да, это тот самый чертик – или, иначе говоря, бес, -- ухитрившийся по сей день сохранить даже свое древнее имя. Правда, в христианской религии он уже считается не богом, а как бы даже и наоборот... Но ведь в разряд дьяволов отцы-основатели церкви зачислили многие языческие божества.[ii]

        В чем же причина такой живучести этого древнего бога-черта? Может быть, в том, что его изображения имеют реальную основу? Ведь, за исключением разве что хвоста да рогов, порожденных буйной фантазией наших предков, его внешний облик почти буквально скопирован с крошечного народца пигмеев, по сей день живущего в африканском тропическом лесу.

    Эти странные люди настолько необычны и так отличаются от окружающих племен банту, что антропологи даже сочли нужным выделить их в отдельную расу. Судите сами: желтая кожа, волосы по всему телу, большая голова и короткие ножки, а главное – рост, рост! Средний росточек мужчин этого народца не превышает 130 см, то есть вполне взрослый и солидный пигмей доходит нам лишь до груди. Ну, можно ли серьезно относиться к такому коротышке?

      Несерьезно и относились. При дворе египетских фараонов пигмеи исполняли роль шутов и танцовщиков, служителей того самого веселого бога Беса. Позже Геродот, сам пигмеев никогда не видавший, и вовсе авторитетно писал, что люди эти – ростом с кулачок (pygmaios – по-гречески кулак). Ну, а кому придет в голову спорить с самим “отцом истории”? Никто и не спорил – просто ухмылялись...

      И долгое время европейцы считали, что рассказы о пигмеях – сплошная выдумка. Лишь в 1869 году немецкий ботаник Швейнфурт впервые увидел их собственными глазами. Пораженная Европа принялась посылать в дебри Африки экспедицию за экспедицией, и постепенно мы узнавали о пигмеях все больше и больше.

       Собственно, никакого пигмейского “народа” не существует. Пигмеи – это общее название четырех разных племен поразительно низкорослых людей, живущих в непроходимом лесу бассейна реки Конго. Мы расскажем об одном из этих племен, в жизни которого первобытные обычаи и нормы поведения сохранились в наибольшей степени. Называется оно мбути, или бамбути, и обитает в глуши тропического леса близ реки Итури, притока Конго.

      Бамбути живут общинами, каждая из которых насчитывает от 10 до 25 семей. В поисках пищи община постоянно кочует с места на место и не задерживается в одном лагере долее месяца. Разбив лагерь, каждая семья строит себе хижину из веток, покрывая ее пальмовыми листьями. Основные занятия карликов – охота и собирательство. Охотятся с помощью сетей, загоняя туда дичь и добивая ее копьями.

      Казалось бы, все очень просто и примитивно. Как писал небезызвестный путешественник Стэнли[iii], прошедший – как всегда, с боями! -- в этих местах сто лет назад, “жизнь в лесных поселках отчасти сходна с бытом земледельческих общин.  Женщины исполняют всю черную работу, то есть добывают топливо и съестные припасы, стряпают и перетаскивают на себе движимое имущество семьи. Мужчины ходят на охоту, воюют, курят трубки и занимаются политикой.”

        Остроумно, но довольно поверхностно, -- что, впрочем, естественно для человека, считавшего лесной народец низшей расой и предпочитавшего говорить с ними на языке оружия. На самом деле все обстоит несколько иначе. В своем общественном развитии пигмеи еще не доросли до стадии разделения труда, и четкого распределения обязанностей в зависимости от пола у них не существует. Мужчины и женщины, как правило, в меру сил помогают друг другу во всех немудреных лесных делах.

     Да, действительно, охота – удел в основном мужчин, но пигмейский охотник вовсе не считает для себя зазорным во время походов за дичью собирать грибы, а то и подсобить любимой женушке, если той посчастливится найти особенно большую колонию съедобных гусениц. Жена тоже не остается в долгу: во время большой охоты она помогает муженьку загнать в сети добычу, да и сама ловит небольших зверюшек, насекомых и змей. А сбором “урожая” термитов вообще на равных занимаются и мужчины, и женщины.

           В лесу ведь невозможно выжить в одиночку, и человеческая взаимопомощь здесь особенно необходима. Поэтому охотничья добыча делится между всеми членами общины: не равными долями, правда, но каждому обязательно достается хоть маленький кусочек. Правила раздела заранее четко установлены, исключая всякий произвол в этом важном деле: задняя нога, допустим, причитается жене охотника, передняя – ближайшим родственникам, мозг – старейшему члену племени... и так далее. Голодным не остается никто.

         Ну, а какой кусок достается вождю? -- спросите вы. – Наверно, уж не последний: так ведь заведено, что уважающий себя слуга народа должен вкусно и много кушать!

      И вот тут я вам, читатель, скажу совершенно неожиданную вещь: у пигмеев, как и у всех племен на самой ранней стадии развития человеческого общества, вождей нет. Но как же так может быть? -- скажете вы. – Ведь вождь – это не просто разжиревший дядька, которого следует холить и лелеять. Вождь – это власть. А на власти лежит важнейшая функция – принуждения к соблюдению определенных общественных норм и обязательств. Если власти у пигмеев не существует, то каким образом это первобытное общество регулирует свою жизнь? Что побуждает членов общины соблюдать основные правила, без которых не может существовать человеческий коллектив: не убий, не укради и т.д.? Что делать, скажем, если какой-нибудь сильный и удачливый охотник не пожелает отдавать племени добычу и решит ее попросту присвоить?

       Ответ на эти вопросы дают исследования этнографа Колина Тернбула, долгое время прожившего среди пигмеев. Вождей он  у них обнаружить так и не смог, однако, близко наблюдая за их повседневной жизнью, многое понял. Вот какие действительные случаи описал этот замечательный ученый[iv].
 

“Тем, кто держит свой камень за пазухой, --
ох, и трудно в деревне у нас...”       

        Охотник Сефу был человеком тяжелым и нелюдимым. Свою хижину из веток он предпочитал строить в некотором отдалении от остальных и не слишком-то рвался участвовать в разного рода “общественных мероприятиях” – общей охоте, совместных обрядах и тому подобном. Соплеменники смотрели на это косо, но до поры до времени терпели: ведь охотником Сефу был удачливым, да и немолодым уже, а стариков в племени уважали. Но однажды произошел совершенно возмутительный случай.

       Община готовилась к большой загонной охоте, в которой, по обычаям племени, должны были участвовать все, вплоть до самых маленьких детишек. Как всегда перед началом большого и важного дела, пигмеи развели охотничий костер, принесли жертвы и вознесли молитвы всемогущему Лесу.

       Изо всех охотников не участвовал в этой церемонии один Сефу. Да и на самой охоте он появился поздно, когда сети уже были расставлены и в них попалась первая антилопа. А значит, при дележке он мог рассчитывать лишь на самый плохонький кусочек добычи.

        Сварливый Сефу начал громко вопить и возмущаться. По его словам, эту антилопу должен был поймать он, но женщины намеренно погнали ее прочь от его ловушек, потому что не любят его, Сефу. Женщины не остались в долгу и осыпали скандалиста оскорблениями и насмешками. Громкие вопли распугали всю дичь, и охоту пришлось вскоре закончить.

      В напряженном молчании и с паршивым настроением люди вернулись в лагерь – и только тут узнали, что Сефу, оказывается, совершил еще одну пакость. Он расположил свои сети перед сетями всех остальных охотников, и благодаря этому еще до общей охоты поймал несколько антилоп. Прикончив их быстрыми ударами копья, эгоистичный Сефу спрятал добычу от товарищей, не желая ни с кем делиться.

       Вот это было уже никак не допустимо: ведь правила общины требовали делить добычу на всех. Сефу надеялся, что ему удастся скрыть свое прегрешение, но охотники Экианга и Маньялибо заметили спрятанные туши антилоп и подняли жуткий скандал.

      Решено было немедленно созвать общее собрание. Люди собрались на широкой лужайке в центре деревни и послали гонца за Сефу. Когда тот появился, все уже сидели на удобных пеньках, делая вид, что не замечают отщепенца. Он подошел к сидящему юноше. Сефу был значительно старше этого молокососа, и при нормальных обстоятельствах тот немедленно уступил бы ему место. Но не в этом случае!  Не глядя диссиденту в глаза, юноша небрежно отвернулся в сторону.

          Сефу направился к другому пеньку, где расположился молодой охотник Амабосу. Тот тоже демонстративно не смотрел на изгоя, и вышедший из себя Сефу толкнул его, требуя уступить место. Амабосу нехотя процедил: “Место скотины – на земле”.

        Это уж было слишком. Разозленный Сефу произнес длинную взволнованную речь, в которой напомнил собравшимся, что он по возрасту старше всех охотников, и с ним нельзя обращаться, как с каким-нибудь там животным. Масиси, родственник Сефу, поддержал старика, и Амабосу все-таки нехотя уступил свое место провинившемуся: нельзя нарушать обычаи.

       Затем встал главный обвинитель Маньялибо. Он перечислил все проступки Сефу, с наибольшим возмущением говоря о сегодняшней подтасованной охоте и спрятанной в кустах добыче. Это вызвало среди собравшихся настоящую бурю возмущения. Люди гневно кричали, обвиняя скупердяя во всех смертных грехах.

      Тот поначалу бодрился и пытался оправдаться: на охоте он якобы потерял из виду товарищей, и только поэтому, а вовсе не по злому умыслу, расположил свою ловушку впереди остальных. Понимая, что никто ему не верит, Сефу, как бы между прочим, обронил, что в любом случае заслуживает на охоте лучшего места, потому что он – важный человек, вождь целого отряда охотников.

       Вот это он сказал зря...

    Один из охотников ответил, что в дальнейших спорах нет необходимости : коли Сефу вождь, значит, он крестьянин-банту, ведь у бамбути нет вождей. Пусть тогда уходит на все четыре стороны и командует на здоровье своим отрядом... Сефу понял, что проиграл. Хотя он действительно считался старшим в группе охотников, но отряд его состоял всего лишь из 3 или 4 семей, а этого слишком мало для успешной загонной охоты.

      В конце концов несчастный Сефу не выдержал и разрыдался. Со слезами на глазах, он покаялся перед людьми, сказав, что действительно не ведал, что поставил ловушку впереди остальных, и отдаст все утаенное мясо. На том собрание и закончилось.

      В сопровождении нескольких охотников опозоренный Сефу вернулся в свою отдаленную хижину и велел жене отдать мясо. Тут, правда, коллектив несколько переборщил с наказанием. У провинившегося охотника отобрали абсолютно все мясо, не оставив ни кусочка на пропитание, а протесты Сефу встретили лишь насмешками. Ночью, однако, сердобольный Масиси тайком все же принес родственнику поесть. Инцидент был исчерпан, и вскоре, когда охотники пели ночную обрядовую песнь духа леса молимо, в общем хоре уже ясно различался хриплый, но бодрый голос Сефу.

       Эта история наглядно показывает, каким образом община направляет на путь истинный своего заблудшего члена, даже при отсутствии власти, которая могла бы применить должные меры принуждения. Общественное порицание, которому подвергся Сефу – крайне суровая мера наказания в условиях первобытного общества. Ведь если охотника изгонят из родной общины, ему придется проситься в другую. Но попробуй-ка найти простаков, которые согласятся принять к себе такого антиобщественного типа! А в одиночку в тропическом лесу не выжить.

        И поэтому одной лишь угрозы изгнания бывает достаточно для того, чтобы нарушитель “перековался”. Но существуют и другие формы общественного принуждения – например, всеобщее презрение и насмешки. Нам, городским жителям, далеко не всегда знакомым даже с соседями по лестничной клетке, эти меры могут показаться не слишком-то действенными. Но для маленькой первобытной общины, где каждый знает каждого и все живут вместе – это очень серьезно.

      Психологическое давление коллектива – инструмент чрезвычайно эффективный. Но такое воздействие обычно бывает умеренным и не слишком жестоким: ведь его должна одобрить вся деревня. Если хотя бы один человек к нему не присоединится, то действенность этой меры упадет почти до нуля. И поэтому наказание бывает довольно мягким – таким, с которым согласится даже самый снисходительный член общины.
 

  “Ни сойтись, разойтись, ни посвататься
 в стороне от придирчивых глаз“

           Как правило, община не слишком стремится избавиться от своего члена и делает это лишь в случае крайней необходимости. Люди обычно пытаются покончить дело миром, потому что в столь крошечном коллективе даже ссора между двумя охотниками сразу принимает всеобщий характер. А об этом конфликте, уж будьте покойны, немедленно узнают все. Достаточно мужу в своей хижине хоть немного повысить голос на жену – и вся деревня уже в курсе семейных проблем. И не дай Бог “потерять лицо” – обсмеют, проходу не дадут!

           Однажды муж и жена поссорились, и женщина стала один за другим срывать листья с крыши хижины. Такие действия у пигмеев воспринимаются как угроза навсегда уйти из семьи. Ведь хижина – символ семейного очага, ее обычно строит женщина, а значит, только она имеет право ею распоряжаться. Обычно в таких случаях муж рано или поздно вмешивается и успокаивает свою разошедшуюся половину, но в этом случае супруг попался на редкость упрямый. Он лишь громко, чтобы вся община слышала, заявил, что его жене на следующую ночь будет очень холодно...

       К тому времени женщина успела немного остыть. В общем-то, она любила своего дурачка и уже жалела, что все это затеяла. Но нельзя было становиться посмешищем в глазах всей деревни, и приходилось продолжать разборку хижины. Медленно, безо всякого желания, она постепенно сняла все листья и начала выдергивать палки, составляющие каркас хижины. Из глаз женщины ручьями текли слезы: ведь теперь уже отступать нельзя, и если муж не вмешается, ей придется, волей-неволей, забрать свои невеликие пожитки и вернуться к родителям...

        Муж тоже выглядел озабоченным: он понял, что слишком далеко зашел в своем упрямстве. Но теперь супруги уже не могли просто помириться и сделать вид, что ничего не произошло – ведь тогда над ними будет смеяться вся деревня, с любопытством наблюдавшая за происходящим. Что же делать, черт возьми?

      И только когда от хижины уже оставалось лишь несколько палок, лицо мужа просветлело: ему пришла в голову блестящая идея. Громко, чтобы все слышали, он велел жене оставить на месте палки – ведь грязными в хижине были только листья!

        Вначале женщина была ошеломлена, но наконец до нее дошло – и она столь же громко попросила мужа помочь ей донести грязные листья до реки. Вместе они тщательно промыли в воде каждый листик, после чего женщина, весело напевая, восстановила порушенный было “семейный очаг”.

        Таким образом, чтобы сохранить чувство собственного достоинства в глазах окружающих, супруги пытались создать у общины впечатление, что женщина разобрала хижину вовсе не потому, что рассердилась на мужа: просто листья, дескать, были грязными, и в них завелись муравьи, пауки и прочая нечисть. Никто, конечно, им не поверил, потому что так делать у пигмеев не принято: листья – невеликая драгоценность в тропическом лесу, и проще настелить свежие. Но люди оценили новый хитроумный способ примирения, и вскоре к реке потянулись и другие женщины – листья испачкались и у них...

       Лесные охотники, чья жизнь, на первый взгляд, выглядит такой простой и примитивной, очень тонко чувствуют мельчайшие нюансы в отношениях между людьми и изо всех сил заботятся о поддержании хрупкого мира. Но что делать, если поссорившиеся люди не находят приемлемого способа к примирению? Тогда в дело вмешивается община.

Вот придет молимо...

          Жили-были два брата – Абери и Масалито. Старший, Абери, имел прескверный характер – возможно, из-за неудавшейся личной жизни. Он был чудовищно уродлив, и супруга ему досталась под стать – лицо сварливой Тамасы безнадежно обезобразила фрамбезия[v]. Заносчивый Абери считал себя главой рода, хотя Масалито был намного его способнее: и умнее, и охотился лучше, да и танцором был первым на деревне. Конечно, жена у такого удальца тоже была красавицей. Как можно догадаться, отношения между братьями сложились весьма натянутые. Какую-то видимость мира – пусть и худого – удавалось сохранять лишь благодаря усилиям Масалито, человека спокойного и не слишком скандального.

        Но вот однажды, в дождливый день, когда не было охоты, Масалито зашел проведать брата в его хижину. Абери спал, и Масалито попросил у Тамасы закурить. Она дала ему головку курительной трубки, горсточку табака и длинную ость листа бананового дерева, которую у пигмеев принято использовать вместо мундштука. (Незадолго до этого Тамаса побывала в деревне у крестьян-банту и разжилась там несколькими такими остями, курить через которые, говорят – одно удовольствие). 

        Масалито несколько раз с наслаждением затянулся и вежливо передал трубку невестке. Но вместо того, чтобы, в свою очередь, вдохнуть в себя благоуханный дым, та резко оттолкнула трубку, просыпав на землю оставшийся табак. Это уже было преднамеренным оскорблением. Однако Масалито не хотел осложнять ситуацию и, желая сохранить с невесткой добрые отношения, попросил у нее несколько свежих пальмовых остей, чтобы взять их к себе домой, про запас, и насладиться на досуге. 

        Тамаса, ни слова не говоря, вышла из хижины, достала из помойной ямы старую вонючую ость, которую выбросила накануне, и протянула ее шурину.       

       Тут уж и тихий Масалито не выдержал. Вспылив, он осыпал невестку оскорблениями. От крика проснулся Абери. Раздраженный Масалито обругал ничего не понимающего брата, а затем ударил его курительной трубкой по голове.

       На пути в свою хижину Масалито отводил душу и громко выкрикивал изощренные ругательства по адресу Абери и его жены, гневно потрясая грязным сломанным мундштуком. Окружающие сочувственно причмокивали – их симпатии явно были на стороне обиженного. Вскоре явился и Абери, требуя от брата извинений. К тому времени Масалито уже немного успокоился и, ни слова ни говоря, просто швырнул к его ногам старый мундштук. Возмущенный такой грубостью, Абери пообещал побить брата, Масалито же в ответ пригрозил всадить в него копье.

        Оскорбленный Абери окончательно вышел из себя. Он вскочил и принялся подпрыгивать в боевом танце, наглядно показывая, как зверски он убьет брата, если тот осмелится поднять на него копье. Но Абери не отличался особой ловкостью и танцевал очень плохо. Во время одного из наиболее выразительных прыжков он не сумел сохранить равновесие и свалился на землю. Все видевшие эту сцену разразились хохотом, и опозоренный Абери убежал.

       Прошло несколько недель. Жители деревни не давали Абери прохода: у него то и дело ехидно спрашивали, не потерял ли он, случаем, свое копье; ему советовали быть поосторожнее, чтобы не споткнуться и не упасть...

       Однако Масалито не был удовлетворен. Ведь насмешки над его братом касались, в какой-то степени, всей семьи, и Масалито при каждом удобном случае выражал негодование поведением Абери, но сам мириться не хотел – ведь тогда он потерял бы лицо. Казалось, что положить конец ссоре было теперь невозможно, и она уже угрожала благополучию всей маленькой общины. И когда положение зашло в совершеннейший тупик, на помощь пришел молимо.

       Непосвященные, то есть женщины и дети, верят в то, что молимо – это громадный и страшный зверь, который ходит по ночам вокруг деревни и издает дикие вопли, отмечая все радостные и горестные события в жизни общины – или выражая свое недовольство поведением того или иного человека. Лик этого зверя настолько ужасен, что женщины и дети не имеют права его видеть и должны в это время оставаться в своих хижинах.

     И вот однажды ночью таинственный молимо грузной поступью подошел к хижине Масалито и стал раскачивать ее из стороны в сторону. Наутро взорам жителей деревни предстала скособоченная хижина, из которой испуганно выглядывал хозяин. Теперь уже и он, в свою очередь, сделался объектом всеобщих насмешек. Но, к чести Масалито, он быстро понял намек и тут же пошел мириться с Абери. Через пару дней братья уже снова охотились вместе.

         Как ясно из этого эпизода, в подобных случаях община делает все возможное, чтобы склонить враждующие стороны к примирению. Ей вовсе не выгодно стремиться непременно воздать каждому по заслугам. Общественное мнение, выраженное в ночном визите молимо, убедило Масалито в том, что его упрямство не пойдет никому на пользу.

      Так что же все-таки за зверь этот всемогущий молимо?

      Это не что иное, как обычная труба из выдолбленного ствола дерева, которую по ночам вокруг деревни проносят несколько молодых охотников. Один из них говорит или поет в этот примитивный рупор, и голос его усиливается, становясь глубоким и таинственным. Вот как один старый пигмей объяснил ученому смысл этого ритуала: “ Ночью, когда мы спим, могут произойти различные неприятности, -- ведь мы не в состоянии им помешать. Бывает, что на деревню нападет армия муравьев, а то и леопард украдет собаку или даже ребенка. И точно так же, когда у нас случается какое-то несчастье – смерть, неудачная охота или болезнь – это значит, что лес спит и не заботится о своих детях. И что мы тогда делаем? Мы его будим. Мы его будим песней, потому что хотим, чтобы лес проснулся в хорошем настроении. И тогда все опять пойдет хорошо. А когда у нас все идет хорошо, мы тоже поем для леса, желая, чтобы он разделил нашу радость.”

       Ни о чем вам, читатель, не напоминают эти слова? Совершенно верно: если вместо слова “лес” подставить “Бог”, то получится вполне современная религиозная проповедь с обоснованием необходимости ежедневной молитвы. А песнь, которую обычно поет молимо, звучит примерно так : “Все вокруг нас во мраке, но этот мрак, исходящий от леса, воистину должен быть добрым.” Это же типичный христианский псалом!

          Музыка, танцы, песни нужны человеку: они усиливают эмоциональное воздействие религиозных обрядов. Бамбути – прекрасные музыканты и рассказчики, и мифы этого древнего народца обязательно подкрепляются пением и танцами во славу леса – Великого Создателя и Господина, предписавшего человеку определенные нормы поведения.

 Если ты первой встретишь с утра
Старушку,
Которой в могилу пора,
Знай: в этот день не будет добра,
Запрись и спрячь голову под подушку.
Если овца не ложится в полдневный зной,
Она не овца, а мертвец, что у черта взял выходной,
Дабы часок побыть средь живых
И обогреться солнышком их.
А если зачешется вдруг ладонь или левый глаз
Или сова над домом твоим крикнет несколько раз,
Постись и молись, не ходи никуда,
Ибо за дверью стоит беда.
Пляску ведьм под бананом видели все соседки,
Напиток пролившийся пьют усопшие предки,
А если в горшках оставлять объедки
С вечера до утра,
Их подъедят потихоньку те, кому родиться пора.

Нельзя на закате стоять в дверях или дом держать взаперти, --
Это всегда обижает духов, имеющих право войти.
Ногу разбив о коварный корень, не ленись его обойти,
Но, чтобы избегнуть худших зол,
Разузнай, на что этот корень зол.
Да, кстати, не спи ногами к дверям –
Или умрешь, такова примета...
Не спорь, я придумал это не сам,
Не спорь, всем на свете известно это.

Минджи Карибо (Нигерия).[vi]

     Таким образом, даже у первобытных племен уже существуют зачатки религии. И возникает эта религия не только из-за “страха человека перед необъяснимыми явлениями природы”, как принято было до недавнего времени писать в школьных учебниках. Страх, конечно, тоже есть, но все-таки главное не в нем. Основной смысл религии – в тех нравственных нормах, которые делают разобщенное человеческое стадо коллективом, позволяют спаять его в единую общину.

       На первых этапах развития человечества именно строжайший общественный контроль позволяет людям остаться людьми и выжить в суровой борьбе с неласковой дикой природой. А такой контроль означает групповую собственность на все более или менее значимые ценности: будь то убитая антилопа или совместно выдолбленная лодка. Так что же, правы этнографы и социологи прошлого века, говорившие о “первобытном коммунизме”?

         А это смотря что понимать под “коммунизмом”. Разумеется, никакой “общности жен” или “промискуитета” в человеческом обществе никогда не было: если уж на то пошло, эти обычаи характерны скорее для нашего современного общества. Но не существовало и частной собственности – просто потому, что в хозяйстве не было избыточного продукта – или, проще говоря, не было ничего лишнего.

         Да, хижина из листьев принадлежит данной семье; да, лодкой владеет тот, кто ее выдолбил. Но если вдруг случилось несчастье и община лишилась всех лодок, кроме этой, ее владелец обязан предоставить свою посудину в общее пользование. Если у тебя две рубашки, то одну из них ты обязан отдать голому родственнику. И тот вовсе не обязан ее возвращать: ведь если ты одолжил ему эту рубашку, -- значит, она у тебя лишняя!

       Но такие “идиллические” отношения существовали только между своими, членами своей кровнородственной группы: чужак не мог ни на что претендовать. В периоды засухи, например, когда дичи в лесу мало, каждая группа ревниво охраняла от посягательств соседей более влажные участки, которые еще не совсем высохли.

             Иначе говоря, собственность существовала групповая. Всем владела община родственников, и права пользования регулировались степенью родства. Никто из общины не мог быть лишен доступа к скудным благам – просто потому, что их мало, и если ими не делиться, то общество не выживет.

        Так что же, все-таки “первобытный коммунизм”? Нет, ни в коем случае – хотя бы потому, что коммунизм, как считается по марксистской теории, предполагает изобилие житейских благ – “каждому по потребностям”. Для характеристики раннего человеческого общества скорее подходит нейтральное название “первобытнообщинный строй”.

        Да, равенство и братство среди людей действительно существовали – но лишь до поры, до времени: до тех пор, пока не произошла “неолитическая революция” (что это такое, я скажу чуть позже). Стоило человеку научиться производить продукции больше, чем нужно для пропитания – и немедленно возникла частная собственность. Первобытное общество рухнуло.

        Первые земледельцы и скотоводы, не читавшие Маркса, все-таки, как ни крути, следовали именно его социологической схеме: незаметно, сами того не понимая, они перешли на следующий этап общественного развития. Человечество постепенно вступило в тогдашнее немудреное светлое будущее – рабовладельческий строй.

     До сих пор, читатель, мы говорили о тех “потомках Хама”, которые испокон веку жили и живут в тропическом лесу. А сейчас перейдем к другим: тем, что оставили “малую родину”, но далеко не ушли и расселились по всей остальной Африке. Что их там встретило и какими были их дальнейшие судьбы? 

        Сложились они совершенно по-разному. Африка ведь, в сущности – целая планета в миниатюре. Это единственный континент, простирающийся от северной до южной умеренных климатических зон. Здесь вам и самые большие в мире тропические леса, и самые высокие горы, и обширные пустыни, и необозримые саванны... И конечно, разнообразие климатических условий и тысячи лет истории не могли не сказаться на физическом строении и внешнем облике человека. С одной стороны, в Африке живут самые высокие в мире люди (из народности тутси), с другой – самые маленькие, пигмеи.

          Каким же образом так получилось? Как и кем была, в конечном счете, заселена Африка? Мы расскажем об этом в следующих трех главах, объединенных под общим названием: