Станислав КАЮМОВ "РАЗОБЛАЧЁННАЯ АФРИКА" 2000 г.
(назад, в оглавление)

ПРАВДУ ГОВОРИТЬ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ
Шотландец Джеймс Брюс открывает для Европы неведомую Эфиопию.
1770 год.

      Поставив огромную ножищу на исток Нила, Брюс разрубил надвое скорлупу кокосового ореха и протянул половинку своему спутнику, греку Стратесу. Наполнив скорлупки водой из источника, ликующие путешественники чокнулись драгоценной влагой. Первый тост Брюс поднял за короля Георга III, второй – за русскую императрицу Екатерину II (ее флот в это время сражался в Эгейском море с турками), а третий – за Марию!

      Стратес с удивлением посмотрел на босса: “Вы имеете в виду деву Марию?”

      -- “М-м-м... Искренне верю, что все еще деву.”

      Брюс не стал уточнять, что на самом деле он думал о совсем другой Марии – девушке из Шотландии, с которой обручился много лет назад, перед отъездом в долгое странствие. Наивный гигант верил, что Мария будет ждать его все эти годы. Эх, если бы он знал...

      Как бы то ни было, но момент действительно был торжественный. Брюсу, как он считал, удалось достичь того самого истока Нила, который люди искали с глубочайшей древности.

       Еще древние египтяне задавались вопросом: откуда берет начало великая река, без которой жизнь в их стране стала бы невозможной. Они пытались подняться вверх по Нилу до самых истоков, но не смогли – путь преграждали многочисленные пороги, непреодолимые для хрупких папирусных суденышек. Стремились это сделать и греческие ученые мужи – историк Геродот, географ Страбон, астроном Птолемей – и тоже дошли только до первого порога, близ нынешнего Асуана.

        Не повезло и древним римлянам, и персам, посылавшим экспедиции вверх по Нилу. В новые же времена европейским исследователям преграждали путь воинственные местные племена и турецкие мамлюки, безраздельно владевшие Египтом. Местонахождение истоков великой реки продолжало оставаться жгучей загадкой. И можно себе представить, как взбудоражена была Европа, когда в 1771 году до нее дошло известие, что у истока Нила, в дремучей глуши таинственной Эфиопии, побывал шотландский путешественник Брюс!

      Что? Да как ему удалось? И вообще – кто таков сей достославный муж?

        Вот на эти вопросы автор и попытается дать ответ – тем более, что мы, люди начала ХХI века, знаем об этом куда больше, чем современники Брюса.

             Джеймс Брюс был потомственным аристократом и родился в собственном поместье Киннерд в Шотландии. Мать умерла, когда маленькому Джимми было три года, и вскоре отец женился снова. От второй жены у него родилось еще девять детей, и отцу было уже не до первенца. Едва мальчику исполнилось шесть лет, как его поторопились спихнуть подальше, отправив вначале к воспитателю в Лондон, а затем в привилегированную школу в Хэрроу, откуда вышла едва ли не вся британская аристократическая элита. Джимми чувствовал влечение к теологии и хотел стать священником, но отец настаивал на карьере юриста и отослал его учиться в Эдинбургский университет. У нервного и впечатлительного юноши настолько не лежала душа к занятиям нелюбимым делом, что он заболел тяжелым нервным недугом, и отцу пришлось вернуть его в Киннерд, где Джимми и провел несколько лет в скучнейшем ничегонеделании. 

       В конце концов на семейном совете решено было устроить его на работу в Британскую Ост-Индскую компанию. Однако в Лондоне юноша вскоре влюбился в дочку богатого виноторговца, женился на ней и стал работать на фирме тестя.

         Богатство, связи – казалось, что жизнь Джеймса теперь расписана на многие годы вперед и покатится по наезженной колее. Однако случилось страшное несчастье. Через девять месяцев беременная жена Брюса умерла от скоротечной чахотки. Молодожены находились в это время в Париже, и Джеймс, ярый протестант, ненавидевший “папистов”, решительно отказался хоронить ее по католическому обряду. Лишь после долгих поисков удалось найти место на окраине города, и тайно, в полночь, похоронить там бедную женщину.

      Обезумевший от горя Брюс вскочил на коня и в полном исступлении поскакал к Ла-Маншу: скорей, скорей из этой проклятой Франции! Он скакал всю ночь, сквозь бурю и сильнейший ливень... Лишь на рассвете обессиленный всадник свалился в Булони и двое суток метался в горячке.

         Вдовцу было только 24, но после этой трагедии он уже не мог заставить себя жить в Англии, где все так знакомо – и так напоминает о любимой. И ближайшие несколько лет Брюс ездит по Европе: изучает арабские рукописи в Испании, плавает по Рейну, сражается на дуэли в Брюсселе, рисует развалины в Италии... Он не стал возвращаться на родину, даже получив известие о смерти отца.

     Наконец, чтобы избавиться от высокородного безумца, британское правительство предложило ему  место консула у берберских пиратов в Алжире. Никто не соглашался ехать в эти дикие края: ведь Али Паша, бей Алжира, был человеком крутым, и если иностранный консул чем-либо ему не угождал – ничтоже сумняшеся бросал его в застенок, а то и вовсе сажал на кол.

        Нужно было с презрением относиться к опасностям и лишениям, чтобы дать согласие на такое назначение. И еще – быть очень сильным человеком, и духовно, и физически. Брюс был именно таким. Он прекрасно ездил на лошади и стрелял из пистолета – да и выглядел весьма впечатляюще: этакой громадой почти двухметрового роста, с темно-рыжими волосами и голосом иерихонской трубы. К тому же уже тогда Брюса, похоже, волновало смутное желание – дойти до тех мест, где еще никто не бывал, отыскать, наконец, исток Нила, -- этот, по его словам, “вызов всем путешественникам и позор для географов.”

        В июне 1762 года 32-летний британский консул прибыл в Алжир – и попал в самое пекло: англичане только что захватили один из алжирских пиратских кораблей, и Али Паша жаждал крови. На глазах Брюса увели в цепях французского консула, а его собственный помощник, некто Форбс, скрылся после того, как бей посулил ему тысячу ударов палками по пяткам. На первой же аудиенции, данной Брюсу, свирепый Али Паша приказал задушить за какую-то провинность одного из своих придворных.

       И вот в такой-то обстановке шотландец провел не месяц, не два – два года! Наконец правительство, сочтя, что с Брюса достаточно, соизволило освободить его от малоприятной должности, и Джеймс отправился на Восток. В одежде дервиша[i] , вместе с итальянцем-секретарем Луиджи Балугани, он проехал вдоль всего средиземноморского побережья Северной Африки, и наконец в 1768 году прибыл в Каир.

         Началась главная часть его многолетнего путешествия: Брюс задумал подняться вверх по Нилу и, невзирая ни на какие препятствия, добраться до неведомых истоков этой великой реки. Однако уже в Асуане выяснилось, что дальше по реке идти невозможно, поскольку в это время там бушевала какая-то очередная местная война.

       Планы пришлось менять. Теперь Брюс решил добраться до Эфиопии через Красное море. Он вернулся по Нилу обратно к Луксору, и оттуда, через пустыню, караванным маршрутом прошел до порта Коссейр[ii]. Дальше было проще: на корабле Брюс доплыл до Аравии и оттуда, с помощью британского консула, вновь вернулся в Африку, но уже значительно ближе к намеченной цели. В сентябре 1769 года он добрался до порта Массауа, а в ноябре отправился по суше в глубь Эфиопии.

       Пройдя по горным дорогам в древний Аксум, шотландец с изумлением узнал, что теперь столица у этой страны, оказывается, другая – небольшой городишко Гондер, расположенный еще дальше.

      Именно здесь произошел тот самый случай, о котором Брюс позже рассказал в своей книге, вызвав всеобщее недоверие и насмешки соотечественников. Брюс увидел, как три эфиопа повалили корову на землю и отрезали от нее – живой! -- кусок мяса. Затем рану вновь закрыли шкурой и смазали сверху глиной, после чего корову отпустили, а эфиопы с жадностью принялись пожирать горячую, трепещущую плоть.

        В феврале 1770 года, через девяносто пять дней пути от Массауа, путешественники все-таки добрались до Гондера, и Брюс остановился в одном из домов в мусульманском квартале. В то время столица Эфиопии представляла собой небольшой городок, где в глиняных домиках с коническими крышами жили  примерно 10 тысяч семей. На фоне общего убожества выделялся разве что царский дворец, который располагался в большом квадратном здании, окруженном башенками и высокой стеной. Из окон дворца открывался прекрасный вид на озеро Тана. Впрочем, у эфиопских вельмож не было времени им любоваться: ведь большую часть года двор жил в палатках, сопровождая царя в его бесконечных военных походах по стране.

         Брюс описывает эти походы подробно и скрупулезно: ожесточенные стычки маленьких армий, дикие пиршества победителей, предательство – и кровь, кровь, кровь... А то, что обе воюющие стороны называли себя христианами, лишь делало всю эту  безумную вакханалию во сто крат ужасней.

     Когда Брюс появился в Гондере, молодой царь Текла Хайманут и его главный визирь Рас Михаил как раз были в одном из таких походов, и путешественник засвидетельствовал свое почтение королеве-матери Итеге.

       “О боже! -- вскричала та. – Ты проделал весь этот долгий путь из Иерусалима только для того, чтобы увидеть наши поганые болота. А я, мать царей, просидевшая на троне более тридцати лет, отдала бы все на свете, чтобы хоть раз взглянуть на ваш святой город!”

        Неглупая, видать, была женщина...

       Наконец Текла Хайманут и Рас Михаил вернулись из своего похода, и Брюсу удалось попасть на прием к главному визирю. Этот фактический правитель государства был высоким человеком лет семидесяти, с седыми вьющимися волосами и очень умными, внимательными глазами. Брюс уже знал, что на аудиенции следовало поцеловать землю у ног вельможи – что он, не чинясь, и сделал. Михаилу так понравился этот знак покорности со стороны британского аристократа, что он ласково его приветствовал и предоставил в его распоряжение отряд всадников.

      Вообще-то крайне удивительно, что Брюсу удалось выжить в этой варварской средневековой стране, среди людей, привыкших ни за понюх табаку убивать и грабить иностранцев. Вряд ли тут сыграли свою роль рекомендательные письма от мусульманских властителей из Константинополя, Каира и Мекки – все-таки эфиопы, какими бы свирепыми они ни были, считались христианами. Скорее, пригодились замечательная меткость шотландского дворянина в стрельбе из ружья, некоторые его врачебные навыки и умение, хотя и с грехом пополам, изъясняться на арабском и на языке геэз.[iii] А самое главное – как и на всех не слишком образованных людей, на эфиопов, видимо, произвели впечатление огромный рост и зычный голос гиганта.

        К тому же Брюс умел, когда надо, смирить свою гордыню и ввернуть то или иное льстивое словечко сильному мира сего – ведь уже вскоре он понял, что “королевский двор в Лондоне и двор в Абиссинии – в принципе, одно и то же.”

       Пофлиртовав должным образом с Расом Михаилом, Брюс добился того, что его взяли с собой в карательный поход к югу от озера Тана, где взбунтовался какой-то там очередной вождь. Именно туда и хотел попасть шотландец – ведь как раз в этих местах, как предполагалось, и находился исток Голубого Нила.

        До желанной цели Брюс дойти не успел: мятежный вождь был вскоре разгромлен – зато побывал у знаменитого водопада Тисисат. По его словам, это “одно из самых великолепных, потрясающих зрелищ во всем мироздании, сильно испорченное и оклеветанное ложью низкого фанатичного попа.”

        Последние слова нуждаются в пояснении. Дело в том, что в начале ХVII века, то есть за сто пятьдесят лет до Брюса, в этих местах побывали два португальских священника: Педро Паэз и Жероме Лобо, и последний оставил подробное описание водопада. Видимо, этого не смогла вынести гордая протестантская душа Брюса: как же так, его опередил какой-то папист! И на протяжении всей своей книги Брюс всячески измывается над святыми отцами, -- похоже, желая создать у читателя впечатление, что настоящий первооткрыватель – все-таки он сам.

         Ну, а пока что Брюс вернулся в Гондер совершенно больным (судя по всему, малярией), и снова отправиться в путешествие смог лишь в октябре 1770 года. На этот раз он вышел с собственным небольшим отрядом, включав­шим Балугани, грека по имени Стратес и носильщиков, несших припасы и измерительные инструменты.

      Путешественник обогнул с запада озеро Тана и прошел долиной реки Аббай к горе Гхиш, находившейся примерно в 70 милях к югу от озера. И наконец, вечером 4 ноября, забравшись на высоту более 3 тысяч метров, проводник указал хозяину на небольшое болотце с холмом посредине: “Вот он, исток Нила!”

       Брюс сбросил сапоги и побежал по склону. Два раза он спотыкался и с размаху падал на землю, сильно ободрав ноги, но не останавливался. Наконец шотландец добежал до болотца “и замер в восторге...”

       Ничего особенного там не было: вода просто просачивалась из нескольких дырок в болотной ряске и соединялась в небольшой ручеек, но Брюсу это место казалось воистине святым источником: “Легче догадаться, нежели описать состояние души моей в сей момент, когда я стоял на том месте, коего почти три тысячелетия не могли достигнуть гений, изобретательность и ученость древних и нынешних мужей... Я, простой, не чиновный британец, в душе своей ликовал, одержав викторию над королями со всеми их армиями.”

       Брюс достал скорлупу кокосового ореха, и разыгралась сцена, описанная нами в прологе...

        Увы! Нисколько не умаляя заслуг славного путешественника, отметим, все-таки, что то был вовсе не исток Нила, и даже не исток одного из его рукавов – Голубого Нила (он берет начало в Бахардаре, у выхода из озера Тана). А самое главное – даже в этих местах Брюс был отнюдь не первым европейцем. В 1618 году здесь, как мы уже говорили, побывал отец Педро Паэз, впечатления которого поразительно совпадают с рассказом Брюса: “Я узрел, с превеликим восторгом, то, чего так и не смогли отыскать ни Кирус, царь персиянский, ни Камбиз, ни Александр Великий, ни даже достославный Юлиус Цезарь...”

       И далее священник дает подробное описание этого же самого болота и окружающей его местности. Так что Паэз опередил Брюса на полтора века. В этом не может быть никаких сомнений, и шотландец совершенно напрасно пытался поставить под сомнение заслуги своего предшественника. Впрочем, не совсем понятно, зачем это вообще нужно было Брюсу, у которого хватало и своих удивительных открытий? Ну, да у славного путешественника было немало странностей – простим уж ему...

     Проведя у “не-истока” “не-Нила” четыре дня, Брюс отправился обратно в Гондер. Там шотландец узнал, что за время его отсутствия в стране началась настоящая гражданская война, и о том, чтобы возвратиться домой, не могло быть и речи. Деваться было некуда, и Брюсу тоже пришлось участвовать в боевых действиях на стороне своих “друзей”.

         И надо сказать, что долгие месяцы, проведенные на войне, пошли путешественнику только на пользу: за это время он узнал об Эфиопии столько, сколько и не мог мечтать раньше. Досконально изучив историю этого древнего народа, Брюс составил генеалогическое древо эфиопских царей – документ, который и по сей день считают одним из самых надежных источников сведений по этому вопросу. Он собрал солидную коллекцию рукописей, растений и минералов, вел ежедневный журнал метеорологических наблюдений. Да и дневник, в который шотландец записывал, казалось бы, будничные, повседневные события, чрезвычайно для нас интересен.

            Брюс рассказывает, например, что рыбу в озере Тана эфиопы ловят, усыпляя ее с помощью вещества, похожего на рвотный корень, что в этом озере имеются сорок пять обитаемых островов, “ ежели верить абиссинцам, кои во всем суть превеликие лгуны[iv]”, что в озере слишком холодно для крокодилов, но путешественник своими глазами видел в нем множество “речных лошадей” (то есть бегемотов).

       Он часто посещал местные христианские церкви с соломенной крышей, но остался не слишком высокого мнения о традиционных эфиопских фресках: “мазня, намного ниже по качеству, чем у худшего из наших маляров.” Интересно, кстати, что на всех фресках Христос и его эфиопские последователи изображались с белой кожей. Черным рисовали лишь дьявола!

        Брюс рассказывает о неумеренном потреблении эфиопами в пищу сырого мяса и местного пива, о непременном выкалывании глаз у врагов, побежденных в бою. Чувствуется, что путешественника уже тошнит от всей этой дикарской “экзотики”: “Ни о чем не помышлял я паче спасения из сей кровавой страны.”            

       Верный спутник Балугани умер от дизентерии (для эгоцентричного Брюса очень характерно, что упоминает он об этом лишь мельком, этак между прочим). Рас Михаил попал в опалу, и началась резня его сторонников. Мертвые тела оставляли на вершине холма, где их дочиста обгладывали гиены. Даже погода казалась частью всего этого ужаса: молния “стлалась по земле, подобно воде”, а небо было темным и зловещим, как при затмении.

      В такие пасмурные дни, когда воевать было невозможно, эфиопы предавались пьяному разгулу. Гости собирались в большой хижине, куда приводили корову, и каждый отрезал от живой, трепещущей плоти по куску. В таких пирушках принимали участие и женщины, и уже вскоре начиналась самая разнузданная оргия.

        Наконец, в декабре 1771 года Брюс получил от царя высочайшее дозволение оставить Гондер. На этот раз шотландец уже не решился доверяться пиратам, кишевшим в Красном море, а избрал путь по суше, через суданские пустыни, намереваясь затем спуститься по Нилу до Каира. Вышел он с караваном носильщиков в добром здравии, но пустыня чуть его не доконала: Брюс свалился в лихорадке, а некоторые из его спутников умерли от жажды. На караван нападали воинственные местные племена, и несколько раз храбрый шотландец находился на волосок от гибели. Лишь в апреле 1772 года, через четыре месяца после выхода из Гондера, маленький караван добрался до Сеннара – деревни на Голубом Ниле.

         Здесь жили суданские мусульмане, но ситуация была поразительно схожа с эфиопской. Местные племена находились меж собой в состоянии перманентной вражды, а молодой царь Исмаил был игрушкой в руках своего визиря, шейха Адлана. Царь принял Брюса лежа, в то время как спину ему натирали слоновьим жиром, чтобы придать этому хилому человечку хоть немного силы. Как и эфиопская царица, Исмаил несказанно удивился, что этому странному белому зачем-то понадобилось ехать в их забытые Аллахом края, и Брюс назвал себя дервишем, странствующим, чтобы искупить свои грехи.

       “ И давно ты уже так странствуешь?” – вопросил царь.

      -- “Вот уже скоро двадцать лет.”

       Исмаил поразился: “Ты, видимо, был еще совсем молод, когда совершил так много грехов. Наверно, все эти грехи были с женщинами?”

    На это Брюс, скромно потупясь, тихо ответил: “Частично.”

     Видел шотландец и местных воинов. Практически не зная огнестрельного оружия, они были легкой мишенью для пушек и ружей любого завоевателя – что им и предстояло испытать в скором времени.

      Брюс всей душой стремился вырваться из Сеннара, но удалось ему это лишь в сентябре 1772 года. При этом пришлось расстаться со всем тем добром, что он вывез из Эфиопии. У путешественника оставалось лишь шесть звеньев золотой цепочки – и этим ему предстояло оплатить весь дальнейший путь в две тысячи миль до Каира.

       Через пару недель он добрался до места пересечения Голубого и Белого Нила, неподалеку от нынешнего города Хартума. О Белом Ниле Брюс почти ничего не говорит. Похоже, он не хочет признать, что Белый Нил является главным рукавом великой реки: ведь тогда получится, что, испытав неимоверные горести и лишения, Брюс побывал лишь на каком-то плохоньком, второстепенном притоке. И хотя шотландец честно пишет, что Белый Нил больше, чем Голубой, но принципиально отказывается вообще называть его Нилом, предпочитая местное название Абиад.

         Бедняга!

         Вдобавок ко всем прочим бедам, Брюс на этой реке подхватил местную болезь ришту, которую вызывает крошечный червячок, забирающийся под кожу человека и питающийся его мясом. Но несмотря ни на что, в октябре путешественник все же добрался до поселка Шенди с его знаменитым рынком (см. нашу главу о Буркхардте), и наконец снова вернулся в Большой Мир. В окрестностях Шенди Брюс заметил “кучи сломанных пьедесталов и куски обелисков”, покрытые иероглифами, и предположил, что это и есть руины древнего города Мероэ. Предположение потом подтвердилось, но, к сожалению, караванный маршрут Брюса пролегал в стороне от знаменитых пирамид, и шотландец их попросту не видел.

        В конце октября путешественник добрался до Бербера, откуда начинался караванный маршрут через Нубийскую пустыню, позволявший спрямить путь до Асуана. Хотя предстояло пройти 400 миль, но все же это было значительно короче, чем следовать изгибу Нила, который в тех местах делает большую петлю.

    Брюс попрощался с Нилом, “моим старым приятелем, премного сомневаясь, что мы еще когда-нибудь встретимся”, и “вверил свою судьбу пустыне”. Испепеляющее дыхание Нубийской пустыни опалило путешественника. Жара, песчаные бури, нападения кочевников... Один из спутников Брюса сошел с ума, и его пришлось оставить в песках. Все верблюды погибли, и путешественникам, с кровоточащими ногами, покрытыми волдырями, пришлось дальше ковылять пешком. Лишь через восемнадцать дней им удалось добраться до Асуана.

      Здесь уже, можно сказать, начиналась “цивилизация”. В Асуане правил наместник мамлюкского правительства Египта, встретивший Брюса весьма благосклонно: по счастью, через все передряги путешественник ухитрился пронести рекомендательное письмо, выданное ему каирским беем. Ну, а дальше все было проще: в декабре Брюс сел на судно, шедшее вниз по реке, и через месяц, грязный, оборванный и измученный, уже любовался минаретами Каира.

         Целых два месяца он восстанавливал там силы и лечился от ришты: проклятого червя почти вытянули у него из колена, но гнусная тварь сорвалась с пинцета и забралась еще дальше в глубь тела. Наконец шотландец сел на корабль и в марте 1773 года прибыл в Марсель. Тяжелейшая десятилетняя одиссея, слава Богу, завершилась. Во Франции Брюса вылечили от проклятой ришты, и он начал понемногу выходить в свет. Путешественник приобрел много друзей, среди которых был и знаменитый натуралист Бюффон. Потрясенный рассказами шотландца, ученый отвез его в Париж, где Брюса весьма милостиво принял король Людовик ХVI.

      Читатель еще помнит о Марии, невесте Брюса, за которую путешественник поднял тост у не-истока не-Нила? Похоже, простодушный шотландец на полном серьезе полагал, что девушка будет ждать его, не получая ни писем, ни каких-либо весточек – двенадцать лет!

         Горькое разочарование ждало Брюса. Мария давно уже вышла замуж за какого-то итальянского маркиза и жила теперь в Риме. Можно себе представить изумление бедного итальянца, когда ни с того, ни с сего к нему в ярости ворвался какой-то совершенно незнакомый рыжий гигант и потребовал сатисфакции. Извиняйся, мерзавец – а иначе дуэль!

        Потрясенный маркиз попросил дать ему время на размышление. На следующий день отвергнутый жених получил от него письмо. Маркиз писал, что он никогда ранее не слыхивал о Брюсе, но очень сожалеет и извиняется, если чем-то ему, сам того не ведая, насолил. Неистовый шотландец к тому времени немного остыл и счел себя удовлетворенным.

       Он вернулся в Англию – и вот тут-то начались настоящие мытарства! Брюс выступал в ученых обществах и в аристократических салонах, и вскоре выяснилось, что соотечественники вовсе не собираются его боготворить и восхищаться его подвигами. Ему просто никто не верил.

      Ну, как, скажите, могла просвещенная английская публика поверить рассказам о людях, которые носят кольца в губах, мажутся для красоты коровьей кровью и пожирают мясо живых животных! Это сейчас мы знаем, что Брюс не приврал ни капельки – именно такие обычаи и существовали в Эфиопии. А тогда...

      Над Брюсом измывалась вся Англия. Модный сатирик Питер Пиндар сочинил о нем издевательский куплет, который с удовольствием распевала вся лондонская публика (“Увы, я не был там, где негры-сарацины, \\ Съев полбыка, пасут вторую половину”.). Но последним ударом стала встреча с Самуэлем Джонсоном. Знаменитый писатель и лексикограф в молодости перевел на английский книгу отца Лобо “Путешествие в Абиссинию” и, естественно, не мог спокойно снести нападки на уважаемого им португальца. Вежливо и сдержанно Джонсон заметил, что Брюс произвел на него впечатление человека, чрезмерно доверяющего собственному воображению...

       В сильнейшей депрессии Брюс вернулся к себе в шотландское поместье, женился на некоей юной прелестнице и зажил жизнью богатого лендлорда. На все просьбы лондонских журналов написать хоть что-нибудь о своих приключениях он отвечал решительным отказом. Так бы, наверно, все и забыли о невероятном путешествии эксцентричного шотландца, если бы не горе, постигшее его через несколько лет. Молодая жена Брюса внезапно тяжело заболела и вскоре умерла. Джеймс воспринял эту смерть – уже вторую в его жизни! – крайне болезненно, и для того, чтобы вывести убитого горем вдовца из глубочайшей апатии, друзья буквально силком усадили его за работу над книгой.

        Воспоминания Брюса вышли в свет в 1790 году, через семнадцать лет после его возвращения из Эфиопии. Они состояли из пяти объемистых томов и назывались, по тогдашнему обыкновению, длинно и витиевато: “Путешествия ради отыскания истоков Нила, в лета 1768, 1769, 1770, 1771, 1772 и 1773, описанные Джеймсом Брюсом, эсквайром”.

       Что тут началось! За семнадцать лет пыл критиков не только не иссяк, но даже разгорелся с еще большей силой и злобой. Когда в эти же годы в Лондоне издали приключения барона Мюнхгаузена, издатель предпослал книге издевательское посвящение: “Джеймсу Брюсу, эсквайру”.

     Залитый всеми возможными критическими помоями, в гневе и отчаянии, Брюс опять вернулся в свое дальнее поместье – теперь уже навсегда. Он замкнулся в себе, почти не принимал гостей. И горе какому-нибудь редкому визитеру, если тот вслух выразит сомнение в том, чтобы эфиопы могли есть сырое мясо. Разгневанный хозяин уходил на кухню, прибегал с куском парной вырезки, насаженным на шпагу и наперченным по-эфиопски, и заставлял гостя съесть его, чтобы самолично убедиться – иначе дуэль!

      Смерть эксцентричного путешественника была нелепой. Провожая очередного гостя домой, он споткнулся на лестнице, упал и сломал шею. И было ему всего 64 года.

     Необычная судьба постигла его книгу. Еще очень долго после смерти Брюса это сочинение числили по жанру фантастики. Англичане ему не верили – но все же книгу переиздавали, ее читали: уж очень увлекательно была она написана! И лишь со временем, когда другие путешественники прошли теми же дорогами, что и Брюс, стало ясно, что неугомонный шотландец все-таки не врал.

          Между прочим, в отличие от соотечественников Брюса, его книгу очень серьезно восприняли французы. В этой стране ее с самого начала считали ценным документом, беспристрастным свидетельством очевидца. И описания долины Нила оказали немалую услугу одному честолюбивому завоевателю, который появился там уже через несколько лет.