Станислав КАЮМОВ "РАЗОБЛАЧЁННАЯ АФРИКА" 2000 г.
(назад, в оглавление)

“идет великий лев ! “ :
Ливингстон проходит пешком через всю Африку.
1856 год.

“Нигде я не был ничем другим, как только служителем Бога, следующим указаниям Его перста... Я работал на моем поприще кирпичом и известкой, кузнечным мехом и столярными инструментами столько же, сколько проповедями и врачебной практикой. Я знаю, что я не принадлежу себе, что я служу Христу, когда убиваю буйвола для моих людей или занимаюсь астрономическим наблюдением, или пишу кому-нибудь из детей Божиих. Приобретя с Его помощью познания, которые, как я надеюсь, послужат на пользу Африке, должен ли я скрывать мой светильник под спудом только потому, что некоторые не считают его приличным для миссионера?”

                                                                                                Давид Ливингстон[i].

     “Лев похож на старуху в ночном чепце”

       ... Раненый лев набросился внезапно.

          Ливингстон только что в него выстрелил и, решив, что зверь убит, начал не спеша перезаряжать ружье. Не тут-то было! Разъяренное чудище вцепилось в плечо миссионера, сбило его с ног и начало встряхивать, как крысу : у львов принято так делать перед обедом.

         На помощь подбежал черный охотник Мебальве: вскинув свое старое кремневое ружье, он прицелился льву прямо в морду и спустил оба курка. Осечка!

        И все-таки храбрый охотник спас Давида: увидев нового врага, лев сорвал лапу с  затылка Ливингстона, с громоподобным рыком бросился на Мебальве и стал терзать ему бедро.

       Тут подскочил другой африканец – он с размаху всадил во льва копье.

       Зверь оставил истекавшего кровью Мебальве и бросился на новую добычу, вцепившись храбрецу в плечо.

       Но это уже была последняя судорога агонии : раны льва оказались смертельными. Он разжал свои страшные челюсти и рухнул наземь, испустив дух.

      Так закончилась эта памятная охота. Ливингстон отправился на нее, чтобы помочь соседям-туземцам избавиться от льва, давно не дававшего им покоя. Немного отдышавшись, охотники стали возбужденно обсуждать перипетии жестокой схватки – и вот тут-то выяснилось, что тому африканцу, который пронзил льва копьем, Ливингстон незадолго до этого спас жизнь. Воистину : “Творите добро, и вам воздастся”.

       И все же кость руки Давида была совершенно раздроблена. Срослась она неправильно, и с тех пор (а было это в 1843 году) он всю жизнь мог стрелять только с левого плеча. Но добродушный Ливингстон не унывал : в своей интереснейшей книжке “Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке”( издана, кстати, и на русском) он всячески измывается над “жалкой львиной породой”, сравнивая благородного зверя то с большой собакой, то со старухой в ночном колпаке.

      Так ему, поганцу – и ни слова о том, что автор находился не то что на волосок – на паутинку! -- от смерти в лапах этой самой “большой собаки”. Впрочем, подобных драматических испытаний Ливингстону пришлось еще пережить немало. Может быть, со временем у путешественника притупилось чувство опасности?

        Вряд ли – иначе он бы просто не выжил в тропическом лесу. Дело, видимо, в том, что Ливингстон не любил ныть и не хотел слишком уж пугать родственников и друзей : это был настоящий мужчина – увы, почти вымершая ныне порода.

    Как Ливингстон чуть не попал вместо Африки в Китай

          В отличие от множества мальчишек, в детстве Ливингстон вряд ли мечтал об Африке. До того ли было сыну мелкого шотландского лавочника, едва сводившего концы с концами! В семье пищали семеро детей, а доходов от торговли чаем едва хватало на то, чтобы снимать маленькую комнатку – одну на всех -- в доходном доме для бедняков. Как часто бывает в подобных случаях, супруги Ливингстоны находили утешение в религии, воспитав своего Дейви богобоязненным, честным и трудолюбивым. Эти качества Ливингстон сохранил потом на всю жизнь – а она с самого начала была к нему не слишком-то ласковой.

           Несмотря на рано проявившиеся способности, маленькому Давиду уже в десятилетнем возрасте пришлось бросить школу и пойти работать на ткацкую фабрику. Сэкономив толику денег из скудного заработка, мальчик купил латинскую грамматику и занимался по ней, положив учебник на станок. Потом были и другие книги, была вечерняя школа. Юноша рос – и учился, учился, учился...

        Как, должно быть, смеялись над ним парни, работавшие рядом! После 14 часов тяжкого труда, вместо того, чтобы оттянуться в соседнем пабе да поразвлечься с девчонкой, “этот зубрила Дейви” все что-то там читал да бормотал непонятную тарабарщину. Ишь, джентльмен какой выискался!

        Где они теперь, эти веселые парни? Даже имен не осталось...

      Тем временем, в 1834 году, Лондонское миссионерское общество обратилось с призывом ко всем англичанам, хоть мало-мальски сведущим во врачебном ремесле, совершить богоугодное дело – отправиться в Китай, лечить бедных желтолицых язычников, прозябающих во тьме и мерзости идолопоклонничества. Глубоко верующий и серьезный Давид откликнулся на этот призыв. Не бросая работы на фабрике, он поступил в колледж, где стал изучать богословие и медицину.

          В 1838 году молодой человек был рукоположен в сан священника и начал готовиться к отъезду в далекий Китай. Кто знает, сложись судьба по-иному – и сегодня мы знали бы Ливингстона как исследователя этой – до сих пор не до конца нам понятной -- страны. Но увы! – как раз в это время разразилась Опиумная война[ii], и мечты о Китае пришлось оставить.

        Давид оказался на перепутье. Он мог бы, наверно, найти себе место врача или пастора в родной Шотландии, но помог случай : как раз в это время на родину ненадолго приехал Роберт Моффет – шотландский миссионер, давно уже работавший в Южной Африке. Рассказы Моффета о далеком и загадочном континенте буквально заворожили Ливингстона. Решение было принято, и в конце 1840 года молодой, полный энтузиазма миссионер взошел на борт корабля, отправлявшегося в Кейптаун.

        В то время об Африке мало что было известно. В основном белые знали побережье – западное и восточное – да Капскую колонию на южной оконечности материка, где еще с 1642 года селились голландские фермеры и французские изгнанники-гугеноты. Внутренние области Африки оставались для европейцев сплошным белым пятном.

       Но в начале ХIХ века динамично развивавшаяся Англия оттеснила голландских поселенцев в глубь материка и захватила мыс Доброй Надежды, сделав его своего рода плацдармом для дальнейшего продвижения на север. Первыми, как всегда, шли купцы и миссионеры, по крупицам доставляя бесценные данные о внутренних областях континента. Одним из таких первопроходцев и предстояло стать Ливингстону.

    Туземцы любят Ливингстона и крокодилов

          Прибыв в июле 1841 года в поселок Куруман на границе Капской колонии, где находилась миссионерская станция Моффета, Ливингстон вскоре отправился еще дальше на север, в неведомые места, чтобы подыскать место для собственной миссии. Давид ходил по селениям африканцев из племени баквейнов (что значит “крокодиловы люди”), лечил больных и проповедовал Слово Божие. Этот молодой человек, несколько грубоватой наружности, но искренний и добродушный, сумел завоевать глубокую симпатию не испорченных еще “цивилизацией” туземцев. Доброго миссионера поистине боготворили, и когда Ливингстон в конце концов решил поселиться на берегу речки Колобенг, к западу от становища баквейнов, все племя последовало за ним.

        Время шло. Ливингстону уже перевалило за тридцать, и он задумал жениться. Выбор был не слишком велик : белую женщину в Африке найти не так-то просто, а жениться на черной...  Не забудем, что времена тогда были другими, и обычаи африканских дам отличались некоторым своеобразием.

        Особым шиком, например, считалось среди них прокалывать верхнюю губу и постепенно расширять отверстие до тех пор, пока в него не войдет раковина, -- так, чтобы рот был похож на клюв утки. Другие модницы прокалывали носовую перегородку и вставляли в нее, наподобие усов, красивые соломинки. О весьма смелом наряде – вернее, о почти полном его отсутствии – я уже не говорю. Ливингстон, конечно, не страдал расистскими предрассудками, но все-таки и чудаком не был.

      Молодой миссионер предложил руку и сердце дочери Моффета, Мэри, и та ответила согласием. Свадьбу сыграли в январе 1845 года. (Забегая несколько вперед, скажем, что выбор Давида оказался на редкость удачным : Мэри достойно делила с ним все трудности поселенческой жизни. Она умела молоть муку, печь хлеб – даже делать кирпичи для дома, который супруги построили своими руками. У них родилось четверо детей, и африканцы так и прозвали жену Ливингстона : Ма-Роберт, то есть “мать Роберта”, их первенца. Умная и работящая женщина пользовалась среди них таким уважением, что, говорят, и через много лет в тех краях женское имя Ма-Роберт было одним из самых популярных.[iii])

    Иногда бывает польза и от нато

       Казалось бы, жить-поживать да добра наживать! Но что-то в такой жизни, видимо, Ливингстона не устраивало. И вот в июне 1849 года, вместе с двумя заезжими охотниками-англичанами, он задумал совершить путешествие к озеру Нгами, находившемуся далеко к северу от Колобенга. Это озеро еще никогда не видел ни один белый человек, и понятно, почему –  путь преграждала пустыня Калахари.

        Собственно, пустыней в общепринятом смысле слова ее назвать нельзя : хотя там и нет рек, но имеются некоторая скудная растительность, животные и даже люди – племена бушменов и бакалахари. Однако жизнь там – испытание нелегкое. Самая большая драгоценность – вода. Для того, чтобы ее добыть, женщины выкапывают в “водоносном” месте яму, опускают в мокрый песок тростинку и высасывают по ней жидкость, глоток за глотком, после чего по соломинке переливают ее изо рта в самодельную бутылку – страусиное яйцо.

       Немногим лучше обстоит дело и с пищей. Из-за недостатка воды крайне сложно бывает разводить скот, и он считается наивысшей ценностью, мерилом богатства человека ( туземцы часто спрашивали у Ливингстона : “Сколько коров у королевы Виктории?” ) Обычная же пища – гусеница нато; как скромно замечает путешественник, “она – приятного вкуса, напоминающего вкус овощей”...

     Ливингстон не слишком распространяется о трудностях своего пути. Ясно, конечно, что ему приходилось и есть этих гусениц, и пить эту воду... Большую часть дороги путникам пришлось пройти пешком. Они отстреливались от гиен, сражались со змеями; но все превратности пути – ничто перед восхитительным чувством первооткрывателя, перед возможностью сказать себе: “Этого до меня не видел еще никто”... Тогда Ливингстон впервые испытал это чувство. Подобно наркотику, оно определило всю его дальнейшую жизнь – и, увы, преждевременную смерть.

    Детям до шестнадцати здесь появляться не рекомендуется

       Достигнув озера Нгами, Ливингстон возвратился назад, на Колобенг, но уже в апреле следующего, 1850, года снова отправился в путь – на сей раз с женой и детьми! Храбрый миссионер хотел поселиться на берегу только что открытого озера. Но в первые же дни поездки стало ясно, насколько опрометчиво он поступил, взяв с собой семью.

        Простодушный глава семейства, привыкший за время своих скитаний по Африке преодолевать разнообразные трудности и питаться всякой дрянью, не подумал, каково при этом придется детям. “Мы иногда очень страдали от недостатка мяса. Это было особенно чувствительно для моих детей, и туземцы, выражая свое сочувствие, часто давали им крупных гусениц, которые, кажется, были для них приятны [Ой ли? -- С. К.]; насекомые эти не могли быть вредными, потому что сами туземцы поглощали их в огромном количестве. Другой род пищи, которую наши дети ели с удовольствием, это необыкновенно крупные лягушки, называемые “матламетло”.

        Вскоре у путешественников кончилась и вода, и дети мучительно страдали от жажды. Они недвижно лежали на повозке и воспаленными глазами умоляюще смотрели на отца. “Мысль о том, что они могут погибнуть на наших глазах, была ужасна, -- пишет Ливингстон. -- ...Но ни единого укора не сорвалось с губ их матери, хотя полные слез глаза без слов говорили о ее душевном состоянии.”

       К счастью, на пятый день воду все-таки удалось обнаружить. На этот раз дети были спасены. Но больше уже Ливингстон ими рисковать не стал.

        Отправив Ма-Роберт и детей домой, в Шотландию, сам Давид уже в июне 1852 года отправился в новое путешествие. Он добрался до деревушки Линьянти – “столицы” племени макололо, вождь которого Секелету, наслышанный о доброте и человечности Ливингстона, принял его со всем радушием. Неподалеку от этой деревеньки великая река Замбези разделяется на два рукава – северо-западный и восточный, и Ливингстон решил исследовать их оба. Секелету, в надежде, что Ливингстон найдет удобный торговый путь между его страной и побережьем океана, дал ему проводников и припасы на дорогу. Можно было отправляться в дорогу, но тут Ливингстон тяжко заболел. Впервые в жизни с ним случился приступ лихорадки, от которой путешественник потом так до конца и не избавился.

         Макололо пытались лечить его народными средствами: колдун положил больному под одеяло несколько дымящихся кусков “лекарственных” пород дерева. “После того, как я ... пропитался дымом, как копченая селедка, ... я пришел к выводу, что могу лечить лихорадку с большим успехом, чем они.”[iv]

        Одно время казалось, что Ливингстону не выжить. Слабеющей рукой написал он письмо брату, умоляя позаботиться о своей семье. Однако на сей раз судьба оказалась к путешественнику благосклонной : тяжко, медленно, но все-таки он более или менее выкарабкался из болезни. В ноябре 1853 года миссионер снова отправился в путь, дав себе клятву :

    “Или достигнуть цели, или умереть”

        То в утлых туземных челноках, то пешком, в сопровождении немногих спутников, выделенных ему Секелету, полуголодный, больной Ливингстон упрямо продвигался на запад. Вдобавок ко всем прочим бедам, в тех краях уже начиналось царство мухи цеце (об этом паскудном насекомом мы уже писали в начале нашей книги), и нельзя было держать ни коров, ни лошадей. И даже когда добрый Ливингстон восхищается якобы прекрасными условиями жизни туземцев : “Питание имеется в изобилии, и для его добывания требуется очень мало усилий”, он все же вскользь роняет :”...всюду видишь бесчисленные ловушки для мышей”. Мышей не истребляли, а употребляли в пищу – как и немногих чудом уцелевших собак: те вообще считались деликатесом.

       На первых порах, в землях, населенных племенем макололо, путешественника встречали с почетом : перед маленькой экспедицией шел специальный герольд, во всеуслышание возглашавший : “Идет Великий Лев!” Но вскоре Ливингстон вступил в места, где хозяйничали работорговцы. Теперь уже встречи не были столь теплыми. При проходе через каждую деревушку от Ливингстона требовали дань : одного-двух из его людей. Но Давид был тверд : “Скорее умереть, чем отдать в рабство хоть одного человека.”

      Несколько раз путешественник был на грани гибели : туземные воины окружали его маленькую группу, дергались в воинственных танцах и угрожающе потрясали копьями. Но твердость Ливингстона в конце концов производила на них впечатление, и, как правило, достигался компромисс : за проход через деревню отдавали не человека, а быка. Когда быков оставалось уже совсем немного, Ливингстон случайно узнал, что туземцы боятся бесхвостых животных, считая их заколдованными. Он отдал приказ отрубить хвосты оставшимся быкам – чем, наверняка, вызвал бы истерический визг у нынешних “защитников окружающей среды”.

        Как бы то ни было, средство оказалось действенным, и “колдуны” все же добрались до границы португальских владений. Португальцы встретили их радушно, и в мае 1854 года полуживой Ливингстон наконец доковылял до городишка Сан Паоло ди Лоанда (нынешняя столица Анголы Луанда) на берегу Атлантического океана.

      Собственно, на этом бы больному Ливингстону и закончить свое путешествие – моряки предлагали доставить его до Англии. Но миссионер был глубоко порядочным человеком : он обещал вождю Секелету вернуть обратно своих спутников-макололо и рассказать ему о пути к океану[v]. И вот, со многими трудностями и лишениями, в сентябре 1855 года экспедиция вернулась обратно в Линьянти.

       Здесь Ливингстона ждал не слишком приятный сюрприз : оказалось, что, пока он, поминутно рискуя жизнью, больной и голодный, продирался через почти непроходимые дебри, -- член Королевского Географического Общества Мерчисон, сидя в удобном кресле, сделал точно такие же выводы о геологическом строении Африки и “застолбил” свой приоритет в специальном докладе. Мерчисон, как настоящий джентльмен, любезно прислал путешественнику копию этого доклада.[vi]

       Что ж, это было не последнее разочарование в жизни Ливингстона.

       Зато Секелету, ведать не ведавший обо всех этих заботах белых людей и разных там научных приоритетах, был премного доволен : во-первых, он узнал торговый путь к океану, а во-вторых – и самое главное! -- Ливингстон привез ему в подарок роскошный мундир португальского полковника, в котором славный вождь теперь и щеголял – правда, босой и с кольцом в носу (то есть не по форме).

      Немного отдохнув у гостеприимного Секелету, исследователь снова отправился в путь. Теперь он поставил себе задачу пройти водным путем по великой реке Замбези до восточного побережья Африки ( думаю, излишне говорить, что доселе ни один европеец этого не делал).

           Уже через пару недель, 17 ноября 1855 года, глазам его представилось неописуемо прекрасное и величественное зрелище : с высоты 120 метров низвергался бушующий поток, бивший вниз с такой силой, что водная пыль поднималась на целый километр в воздух. Местные жители называли водопад “Моси ва тунья”, то есть “грохочущий пар”, но Ливингстон патриотично окрестил его Водопадом Виктории, в честь британской королевы. Под этим названием он известен нам и поныне.

Увы, не просто известен: окрестности водопада сегодня буквально истоптаны жующими жвачку многочисленными американскими туристами, для которых побывать там – означает всего лишь поставить очередной крестик в программку турагентства: я здесь был. Хорошо еще, что написать свое драгоценное имя негде... Западная массовая культура опошлила саму идею путешествия – как и многое другое.

       Но до всего этого маразма было еще далеко. Пока что Ливингстон, с неимоверными трудностями, шел вперед – и нес с собой цивилизацию...

         Постепенно продвигаясь на восток, он вступил в земли племени батока. Племя это запомнилось путешественнику своим “лица необщим выраженьем” : у его членов – и мужчин, и женщин – существовал обычай вышибать себе все верхние зубы, чтобы быть похожими на высоко чтимых ими быков. И когда какой-нибудь батока радостно улыбался, зрелище было незабываемым. А улыбался он часто, потому что обожал курить мутокуане (что-то вроде анаши). Накурившись, батока обычно колошматил себя в грудь и вопил о своих славных подвигах – это был очень гордый народец. Ливингстона приветствовали от души : когда он подходил к деревушке, все ее население начинало кататься по земле, хлопая себя по ляжкам и радостно крича : “Кина бомба!” Лестно, конечно, хотя и непонятно... но все же, миновав земли этого своеобразного племени, путешественник с облегчением вздохнул.

         Больной и истощенный, Ливингстон упрямо продвигался на восток, и наконец, в марте 1856 года добрался до португальских владений (нынешний Мозамбик). Первое большое путешествие, длившееся в общей сложности два с половиной года, было закончено. Впервые европеец прошел по всему течению реки Замбези – и не просто прошел, а достоверно и точно описал все, что видел. Огромная часть белого пятна на карте Африки теперь была закрашена.

    Национальный герой

        В декабре, после 16-летнего пребывания в Африке, Ливингстон вернулся на родину. Скромный миссионер совершенно не ожидал, что его встретят как героя : оказывается, отчеты, которые он посылал в Англию, были широко известны и пользовались огромной популярностью. Несмотря на это, семья его, в отсутствие кормильца, вела полуголодное существование. Нужно было срочно выправлять положение, и Ливингстон выступает с лекциями, пишет записки о своих странствиях.

         Особого писательского таланта у него не было, и работа шла тяжело и мучительно. Как говорит сам Ливингстон, “я охотнее исходил бы снова весь континент из конца в конец, чем взялся написать новую книгу”. Тем не менее, в следующем, 1857, году книга вышла – и имела огромный успех. 70 тысяч экземпляров! – это и по нынешним временам весьма солидный тираж, а уж тогда и вовсе неслыханный. Вся Англия говорила только о Ливингстоне. Смущенного миссионера принимали в великосветских салонах, о нем писали стихи, именем его бредили мальчишки...

        Поправилось и материальное положение : впервые в жизни Ливингстон стал обеспеченным человеком. Казалось бы, можно почивать на лаврах – ан нет! Путешественник был уже неизлечимо болен : он заразился Африкой. Тот, кто хотя бы раз в жизни испытал ни с чем не сравнимое чувство первопроходца, уже никогда не сможет уйти на покой.

         И в марте 1858 года, вместе с Ма-Роберт и младшим сыном, Ливингстон вновь отправляется в Африку. На сей раз экспедицию удалось организовать не в пример лучше первой. Ливингстон был назначен британским консулом “для восточного побережья и независимых областей внутренней Африки” и получил субсидию от правительства. Он имел в своем распоряжении речной пароход (купленный почти полностью на собственные средства), огромные запасы пищи и снаряжения. Были и белые спутники : брат Чарльз (тот самый, которому он писал, умирая в глуши Африки) и еще пятеро европейцев.

           Здесь-то и таилась опасность : оказалось, что Ливингстон, столь успешно работавший в одиночку, совершенно не умел руководить людьми – не простодушными дикарями, ловившими каждое слово Великого Льва, а равными себе образованными белыми. Путешественники вдрызг между собой разругались. К тому же выяснилось, что на пароходе подняться вверх по Замбези невозможно, и экспедиция, решением британского правительства, в конце концов была распущена.

       27 апреля 1862 года Ливингстона постигло великое горе. Ма-Роберт, сопровождавшая мужа в экспедиции, скончалась на берегу реки Замбези. “ ... В первые минуты после ее смерти Ливингстон рыдал, как ребенок. Он сам записал в своем дневнике, что тогда он в первый раз желал для себя смерти.”[vii] Пожалуй, именно с тех пор жизнь Ливингстона пошла под уклон. Он ждал к себе сына Роберта, который должен был присоединиться к отцу в 1863 году. Но юный герой вместо этого отправился в Америку, сражаться на стороне Севера, и погиб в декабре 1864 года.

       ( Заметим в скобках, что будущий спаситель Ливингстона, прохиндей Стэнли, в то время уже изменил южанам, но не успел еще дезертировать из флота северян – он это сделает позже. О великом путешественнике Стэнли знают все – Роберт известен в основном как сын Ливингстона...)

          Ко всему прочему, кончились деньги, и продолжать исследования было невозможно (из состава Лондонского миссионерского общества путешественник давно уже вышел). Казалось бы, остается одно : возвращаться в родную Шотландию, заводить себе садик, обихаживать настурции да вспоминать о былом.

       И вот тут-то Ливингстон еще раз показал себя настоящим бойцом. Нет денег? Не беда! Он садится на свой старенький пароходик “Леди Ньяса” и плывет – через океан, в Индию! Как доплыл-то – непонятно: ведь ни одного моряка Ливингстон нанять не мог – не на что было.

        В Бомбее Ливингстон продает пароход. Но увы, у честных тружеников нет возможности тягаться с финансовыми воротилами : банк, в который Ливингстон положил деньги, лопнул. Какой-то тогдашний “олигарх” в очередной раз воздал хвалу своему жадному и корыстолюбивому богу...

    К истокам Нила!

                 Вернувшись с Чарльзом в Лондон, Ливингстон написал новую книгу “Рассказ о путешествии по Замбези и по ее притокам” — и опять успех, опять бесчисленные выступления в великосветских салонах и немалые деньги... Но Ма-Роберт уже нет – для кого их теперь копить?  И когда Мерчисон (тот самый!) предложил Ливингстону снова отправиться в Африку, путешественник не стал отказываться.

        Цель перед экспедицией была поставлена намеренно “скучная” и трудно выговариваемая : “Определение водораздела между озерами Ньяса и Танганьика”, но человеку осведомленному понятно, что это значит : Ливингстон должен был отыскать ни много, ни мало – истоки Нила! В главе о Брюсе мы уже упоминали об этой великой загадке, волновавшей ученых тысячелетиями: где берет начало великая река и почему столь регулярно происходят ее разливы – без которых не мог бы существовать Древний Египет, а значит, и вся последующая человеческая культура. Но лишь в ХIХ веке появилась реальная возможность дойти до истоков Нила. Эта задача и была поставлена перед Ливингстоном.

        Экспедиция, начавшаяся в январе 1866 года, с самого начала не заладилась. Добрый миссионер не очень-то умел подбирать себе людей, и нанятые им слуги, -- почти все, кроме пятерых мальчишек, -- вскоре разбежались, попутно разворовав все, что могли, -- в том числе лекарства и коз, молоком которых питался больной путешественник. И все же, несмотря ни на что, еле живой Ливингстон упрямо шел вперед – хотя иногда его приходилось нести на носилках.

        Он открыл озера Мверу, Бангвеулу и добрался до реки Луалаба, зайдя намного западнее, чем кто-либо до него из европейцев. Поразмыслив и сопоставив все известные ему данные, Ливингстон пришел к заключению, что Нил берет начало именно в здешних местах. (Позже выяснилось, что он ошибался, -- но путешественнику об этом, к счастью, уже не довелось узнать...)

          Ливингстон переправился через озеро Танганьика и остановился в деревушке Уджиджи, у “арабских” (видимо, суахилийских) торговцев, скрепя сердце давших приют консулу могущественной Великобритании. Путешественник-идеалист считал, что льстивые купцы торгуют слоновой костью, и лишь случай открыл ему глаза на истинный род их занятий. Побывав однажды в близлежащем селении, он увидел страшную картину : торговцы напали на толпу местных жителей, пришедших на рынок, – в основном женщин – и открыли по ним огонь.

           Сотни женщин были убиты, еще сотни утонули в реке при попытке спастись. Потрясенный Ливингстон послал об этом гневное донесение британскому правительству. Вся Англия пришла в негодование, и правительство Ее Величества послало занзибарскому султану грозное требование немедленно прекратить работорговлю. Но, поскольку это послание было уже чуть ли не тысяча первым по счету, особого действия оно не возымело. Торговцы живым товаром стали осторожнее – только и всего...

      Как же предлагал Ливингстон бороться с этим гнусным промыслом? А вот как: “Мы пришли к мысли, что, если снабжать невольничий рынок изделиями европейских фабрик путем законной торговли, то торговля рабами станет невозможной. Представлялось вполне осуществимым поставлять те товары, из-за которых люди расстаются теперь со своими слугами, в обмен на слоновую кость и другие произведения страны и, таким образом, пресекать работорговлю в самом начале. Это можно было бы осуществить, создав большую дорогу от побережья к центру страны.”

       О, добрый, наивный Ливингстон! Слишком плохо знал он людей. Вскоре европейцы завалили своими товарами Африку, и дороги тоже построили – а толку? Работорговля продолжалась, как ни в чем не бывало (а кое-где в глуши продолжается и по сей день), просто ассортимент расширился, и торговали теперь и тем, и другим...

          Между тем вороватые дезертиры из экспедиции Ливингстона вернулись на побережье и, чтобы как-то оправдаться перед людьми, распустили слухи, что путешественник погиб. Вроде бы об этом говорило и молчание самого Ливингстона : письмо о работорговле было чуть ли не единственной весточкой, которую он подал за все годы, что находился в дебрях Африки. А ведь за путешествием Ливингстона, без преувеличения, с замиранием сердца следил весь тогдашний цивилизованный мир. На поиски пропавшего исследователя была отправлена экспедиция во главе с Генри Стэнли, репортером газеты “Нью-Йорк Геральд”.

       Похоже, что командировочные в те времена журналистам платили неплохие : Стэнли нанял себе в спутники целое войско – двести человек! -- и снарядил огромный караван с провизией, медикаментами и прочими необходимыми припасами. Ливингстона он нашел в селении Уджиджи, где тот в беспамятстве метался в лихорадке, больной и полуголодный.

       К Стэнли, которому в этой книге мы посвятили следующую главу, можно относиться по-разному. Можно презирать его за двойное предательство во время войны между Севером и Югом, за ложь, самодовольство и напыщенность, так и сквозящие в его книгах. И все же одно можно сказать в его защиту:

    Стэнли спас Ливингстона

          Хрестоматийной стала знаменитая фраза репортера, любившего изобразить из себя этакого “жельтмена с тросточкой”, цедящего слова сквозь зубы. В дебрях Африки, где на тысячи миль вокруг не было больше ни единого белого, он с сомнением смерил Ливингстона взглядом и с “истинно британским прононсом” вопросил:

“Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь?”

      Немного подкормившись и оправившись от болезни, Ливингстон вместе со Стэнли отправился в новое путешествие – вдоль северной части озера Танганьика : видимо, все-таки он не был до конца уверен, что Нил начинается с реки Луалаба, и решил определить ход течения нескольких рек, впадающих в озеро. Выполнив эту задачу, путешественники отправились на восток.

 Был ли у Ливингстона в Африке внебрачный ребенок?

      Кстати, во время этого путешествия  с ними произошел забавный случай. Вот как рассказывает об этом Стэнли:

“Туземцы еще никогда не видывали белого человека, а потому, лишь только мы вышли на берег, как нас обступила густая толпа, вооруженная длинными копьями, -- единственное оружие, которое встречается у них, кроме разве дубины, да изредка топора.

     Нам отвели хижину, а на следующее утро пришел Мукамба [вождь деревни] с подарком в виде быка, овцы и козы. Мы, в свою очередь, отплатили набивными платками. Получив подарок, вождь ввел своего сына, высокого юношу лет восемнадцати, и представил его Ливингстону под видом его сына, но Ливингстон, добродушно смеясь, отказался от этого родства, так как оно было придумано только с целью выманить у него побольше тканей. Мукамба не обиделся...”[viii]

       Репортеру пора было возвращаться в Англию, и он всячески убеждал Ливингстона вернуться с ним вместе. Но тот был непреклонен – поставленная цель еще не достигнута! В конце концов Стэнли снабдил Ливингстона большим запасом продуктов и снаряжения и оставил его в местечке Уньямвези. ( То есть “страна ньямвези”, одной из народностей Танганьики, причем народности, мягко говоря, не шибко цивилизованной, -- даже по африканским понятиям. Еще и сейчас выражение : “Mnyamwezi wewe!” означает на языке суахили : “Ну, и дикарь же ты!”)

         И вот в такой-то обстановке, где ни о каком медицинском уходе не могло быть и речи, больной Ливингстон прожил целых пять месяцев. Наконец, в августе прибыл посланный Стэнли отряд из 75 крепких, надежных людей, и путешественник отправился с ними к озеру Бангвеулу – ведь не исключалось, что сток именно из этого озера питает великий Нил. Но Ливингстону становилось все хуже... Слуги донесли его на носилках до деревушки Читамбо на берегу озера. Последняя запись в дневнике Ливингстона была краткой : ”Совсем устал... Остаюсь поправиться...”

    Последнее путешествие Ливингстона

               Поправиться ему уже не было суждено. 1 мая 1873 года Ливингстона нашли бездыханным. Он стоял рядом со своей кроватью на коленях, как будто собираясь молиться... Услышав о смерти великого путешественника, отряд пришел в смятение. Многие из этих сильных, совсем не сентиментальных мужчин плакали...

       Верные слуги Сузи и Чума похоронили сердце Ливингстона под большим деревом (сейчас на этом месте стоит памятник), забальзамировали его тело и через почти непроходимые дебри понесли гроб к побережью. Это последнее путешествие Ливингстона длилось девять месяцев (!)

Через много-много лет после странствий Ливингстона в этих местах побывал другой знаменитый путешественник, Лоуренс Ван дер Пост. Страна уже давно была обжита, ее облюбовали для себя европейцы, но Африка – она-то осталась все той же, что и при Ливингстоне.

     “Подходя к дому, мы услышали новые звуки – звуки европейской музыки. Супруги Грейси [Семья англичан, давно жившая в Африке. – С. К.] завели свой граммофон. Музыка была удивительной, и подойдя совсем близко, мы ясно смогли различить баховские “Страсти по Матфею”.

     Я был глубоко потрясен. Это было не только совершенно  неожиданно, но в данной обстановке звучало как истинное, несомненное утверждение всего самого лучшего в нашей сложной европейской системе ценностей. Слушая, как пение становится все громче, я почувствовал, что “Страсти” Баха почти оправдывали нас. Казалось, что они придают смысл нашему пребыванию здесь, у темного озера, в сердце этого континента, безразличного к человеку.

       Стрекот сверчков и шорох кустарника как будто стихли перед размеренным шествием серебристых, чистых и ясных звуков, и этот возвышенный хор в ночи, казалось, взлетал до самых звезд...

       Тогда я сказал Грейси: “Когда я шел по тропинке, слушая запись Баха на вашем граммофоне, я не мог не подумать, как хорошо бы было, если бы Ливингстон тоже мог услышать нечто подобное во время своих странствий в этих местах.”

      Он внимательно посмотрел на меня и произнес: “Я полагаю, что он слышал то же самое, но по-другому.”

       И, как бы продолжая тему, добавил, что, чем больше узнает об африканцах, тем сильнее поражается тому факту, что после смерти Ливингстона носильщики несли его мертвое тело сотни миль через враждебную, опасную местность к берегу. Это ведь настолько не похоже на их обычное поведение, что он никогда не переставал этому дивиться. Много лет назад он встретил одного очень старого туземца, который видел, как Ливингстон купался в озере. Когда он намылил голову, -- сказал старик, -- мы все разбежались, потому что сочли его колдуном, вынимающим из головы мозги. И окруженный такими суеверными и невежественными людьми, Ливингстон все же сумел захватить их воображение до такой степени, что, даже мертвый, продолжал вести их вперед. Вот в чем заключается его истинное величие.

       Конечно, той ночью, слушая в постели плеск волн на берегу и вспоминая, как я впервые увидел это озеро, я очень хорошо, как никогда ранее, сумел понять, каким образом Ливингстон мог быть одновременно опьянен Богом и одурманен озером. Заглянув этой бескрайней стране прямо в лицо и увидев эти воды на фоне горы и немыслимо прекрасного неба, нетрудно постигнуть, как легко их исследования могут слиться для человека с поисками Бога.”[ix]

        В апреле 1874 года останки путешественника были со всеми почестями захоронены в Вестминстерском аббатстве – месте упокоения великих людей Англии. На могиле установлена мраморная доска с надписью :

Перенесенный верными руками
через сушу и море,
покоится здесь
Давид Ливингстон,
миссионер, путешественник
и друг человечества

    Некоторые размышления автора

         Ливингстона принято называть великим путешественником. Не люблю я это слово – слишком затаскали его, используя по поводу и без оного. Но если уж без него нельзя обойтись, давайте определимся в понятиях.

      Часто ярлык “величия” лепят на великих убийц, вроде Александра Македонского или Наполеона. В сущности, от Джека-Потрошителя да Ваньки-Каина эти бандиты отличаются только размахом совершенных преступлений.

        Да в этом ли величие человека? Что нам сейчас до сгнившего в своей могиле Наполеона? Что до Александра Македонского? Подобно тому, как у протухшего трупа македонского завоевателя при прикосновении отвалился нос, -- слетает со временем и незаслуженная слава.

       А что остается – и кто остается?

       Остаются великие книги, научные открытия, добрые дела. Остаются Франциск Ассизский, Лев Толстой и Альберт Швейцер. Остаются те, кто сумел сделать жизнь человечества хоть чуточку лучше. И достойное место в этом ряду по-настоящему великих людей, до сих пор оказывающих ощутимое влияние на наши сегодняшние дела, занимает добрейший человек и храбрый путешественник Давид Ливингстон.